Проза при циркулярном психозе

Больной, находившийся в игривом состоянии, вспоминал свои частые столкновения с полицией, был хорошо знаком с ее деятельностью и отдельными деятелями, он зафиксировал свое к ним отношение в нижеследующих строках.

САТИРА

Полицейский акафист

Радуйся, преподобие отче
Околоточный, и моли бога о нас.

Припев.

Радуйся, пьяных нас поднимающий, радуйся, карманы очищающий, радуйся, по шее давающий.

Припев.

Радуйся, в дом забегающий, радуйся, чаевые собирающий, радуйся не получив, хулы изрыгающий.

Припев.

Радуйся, протокол о нечистоте составляющий, радуйся взятку получающий и протокол разрывающий.

Припев.

Радуйся, проституток встречающий, радуйся, и от сих мзду получающий.

Припев.

Радуйся, мзды не получив, всепрощающей, радуйся, в Мясницкую их отправляющий.

Припев.

Радуйся, извозчика нанимающий, радуйся, в цене притесняющий, радуйся, записыванием № пугающий.

Припев.

Радуйся, пивную посещающий, радуйся, пиво и вино выпивающий, радуйся, проститутку лобызающий.

Припев.

Радуйся, всем страстям своим удовлетворяющий, радуйся, гроша медного непроживающий и даже на дорогу рубль получающий.

Припев.

Радуйся, в карты нечестно играющий, радуйся, уголки загибающий, радуйся, на мелок часто играющий, радуйся долги не возвращающий.

Припев.

Радуйся, всюду бывающий, радуйся, все в жизни знающий, радуйся, правду на ложь искажающий, радуйся, всюду и всех зацепляющий.

Припев.

Приводятся также некоторые рассуждения.

Проблема любви

(Записки сумасшедшего)

I

Любовь к Тамаре.

Если мы представим себе одинокого человека, не связанного ни с какими обязанностями перед родными, близкими, своим народом, религией, общественными интересами дружбой, идеалами и традициями своего века и окружающих его людей, но живущего чистой нравственной жизнью независимо лишь своим духом, но абсолютно не вооруженного ни знаниями, ни опытом, ни особенными способностями и потому живущего обыденным трудом заурядного человека, которого надолго приковывает к месту его труда неприспособленность его к общественной жизни и его физическая ординарная сила, не дающая ему возможность смело и просто скитаться по земному пространству, добывая себе свое пропитание случайным физическим трудом — носильщика, дровосека, пахаря и т. п., — то вам станет ясным факт его женитьбы, в кратких словах, могущего быть выраженным, описанным, так:

В один случайный момент, получив телеграмму об опасной болезни у его матери, он в тот же момент под влиянием момента, подчиняясь инстинкту, чувству необходимости в виду всех соображений о других, так называемых родных, людях, — едет за 1000 верст на свою родину и там венчается с девушкой, которая занимала его мысли, как противоречивое существо, ничем не отличающейся среди своих подруг за исключением характерной для нее черты, — поведением легкомысленной миловидной барышни, не считающейся, по-видимому, ни с каким о себе мнением; иначе — пользующейся ухаживанием множества молодых мужчин ради развлечения, провождения времени без всяких привязанностей с кем бы то ни было. Венчание, факт возможности этого для человека, который отрицал все и вся и исключительно женщин, как носителей порока и бессмысленной жизни и именно с такой девушкой, которая представляла собой воплощение отрицательного типа женщины, такого масштаба людей, взгляды которых на жизнь и мир божий равняются размеру их аппетита, удовлетворяемого в каждый отдельный момент согласно их капризу; — и исполнение этого явления в течение двух трех часов, — при чем герой этого романа "пробыл на своей" родине одни сутки, так как служба и постоянное его местожительство — большой столичный город, — были неразрывной частью его всей жизни и всех его интересов.

Итак, повторяю, если мы представим такого человека томящегося в своем положении, безвыходно одинокого, никому ненужного и по его понятиям "ничего" не делающего, — (т.е. не имеющего "полезного" труда), — то вам станет ясным и факт его женитьбы и вся последующая "игра", — жизни его с женой, — семейной комедией в кошмаре безумия и дрязг окружающих, в течение двух лет, вплоть до водворения им себя в дом умалишенных"...

II

Елизавета Леонтьевна — интеллигентная, красивая, самостоятельная девушка, как воплощение разумного друга-девушки подруги жизни.

III

Как единственный человек.

Больной, считавший себя поправившимся, заботится о своей дальнейшей судьбе.

Шарада

Маленький план "бегства" из дома покоя на вольную арену труда.

1. Саадья Семенович — написать письмо, просить прийти на свидание; в письме извиниться за прием мой его при первом свидании объяснив прошлое — "прошлым".

Результаты-препятствия.

• придет на свидание; письмо от меня с такой и прочей просьбой (о службе мне) примет как залог, дающий ему право надеяться "помирить" меня с женой Тамарой — это его глубокое желание, могущее дать ему при осуществлении большое удовлетворение, — показатель его обаяние личности — умной и влиятельной... и еще многое, касающееся его.
• может при свидании со мной расстроить своей бестактной словоохотливостью с поучениями и рассуждениями, — но это, т.е. "расстройство нерв выздоравливающего", — мне очень полезно. Следовательно, нужно написать письмо ему.
2. Б. (студент на лекции) мог бы с удовольствием помочь найти службу; как крымский караим, богатый, имеет полную возможность попросить кого угодно их богатых крымских караимов принять меня на службу и его просьбу очень легко могут исполнить. Как разыскать Б. и как найти возможность просить его об этом, имея в виду то, что он вообще меня совершенно не знает.
3. Ехать к брату в Нежин хорошо; там спокойно, лучший воздух, но уезжать из Москвы сейчас нельзя: много вещей, их девать некуда; оставить Москву нельзя сейчас еще потому, что здесь моя жизнь потечет нормально, а в Нежине будет все то, что было в Поневеже и Конотопе — безумие, психопатство. Этого повторения нельзя допустить себе и потому нужно подготовиться ранее, пожив на службе до Весны или Лета в Москве. Москва, своей жизнью, своим простором, своей общечеловеческой жизнью, интересами — моя колыбель: в ней я получил свое воспитание, жизненную силу вот для той борьбы в жизни, которая мне казалась и кажется необходимой ради самостоятельной жизни — трудовой и честной, не обременяющей никого из окружающих.
4. Голвин. Из свидания с Мих. N беседы с ним, я прихожу к несомненному выводу, что рассчитывать на заработок на фабрике своего б. хозяина невозможно: там мне места нет, за это говорят очень много пунктов соображений об обитателях фабрики и их отношений ко мне. И так пока пишу письмо к N.

Мысли о человеке

Мне хотелось бы говорить не вообще о человеке, а об отдельном человеке, однажды виденном мною.

Но... этот человек, оставшийся в моей памяти, как прекрасное явление, светлое и ясное пятно на бесцветном горизонте, — далеко от меня; я видел его в юности своей.

Это было в те далекие дни, когда мне было 19-й год и я, живя за гранью Московской жизни, — Бутырской заставой, — посещал по вечерам лекции в Политехническом музее, организованных Городским Народным Университетом.

Она ("отдельный человек") провинциальная девушка лет 18, приехала в Москву поступить на Высшие женские курсы, но... опоздала...

Вы встретились на улице в тот момент, когда выйдя вслед за ней из вагона трамвая у Страстного монастыря около 8 часов веч., она обратилась ко мне с вопросом, как пройти в Солодовнический театр. Нам было по пути и я объяснил ей это. Мы пошли вместе. Она, оказалось, жаждала видеть оперу: "Орлеанская дева", и — так как пропустить одну лекцию для меня показалось естественным, в виду выяснившего обстоятельства: она в 11 ч. вечера, после театра, должна была вернуться домой, т.е. к родственнику офицеру, где она остановилась после приезда в Москву, — одна, а последний жил у Бутырской заставы. И, я пошел вместе с ней смотреть "Орлеанскую деву". Мы вернулись домой — я дошел с ней до ее крылечка и, боясь спросить у нее адрес ее дома на родине, ушел.

19 —15-го/II—15 г., 2 ч. 25 м. д.

Больной желает написать шараду или письмо, касающееся его устройства в Москве, но мысли его вращаются все время около одного предмета и навязчиво побуждают его работать в одном направлении.

Свод мыслей.

Есть "свод законов". Законы природы, законы человеческого общежития. Но, "свод мыслей", как я хотел бы охарактеризовать свои воспоминания и предположения о способе лечения психических больных — такой формулы — нет. Т.е. нет такого кодекса мыслей.

Однако, бывает что-то в жизни и не обыденное. Этим необыденным явлением я и хочу объяснить свое выздоровление. По-моему, это необычайное явление и — вот по каким соображениям.

Во-первых — два основных положения: а) психическое заболевание, перенесенное мною — исключительно тяжелое, может быть очень редко излечимое, во-вторых — быстрота излечения.

Эти два положения и говорят о необычайном явлении. И доводы к этому, если сумею выразить сейчас их — таковы.

Привезенный в дом, куда доставляются обычные зарвавшиеся люди, хватившие "через край", т.е. люди, устраивающие беспорядок на улицах столицы, но по состоянию своего здоровья неподдающиеся полицейскому способу "лечения", я обратил на себя внимание врачей необычайным для душевнобольных поведением, вернее сознательностью. Но это не верно: скорее, ближе к истине будет то, что обычно заболевания подобного рода бывают от какой-либо жидкости, от венерических болезней, сильного нравственного потрясения и т. п.

Опять не то. Ибо я помню следующее: врач-профессор, принимавший меня в приемном покое при участке, между прочим, услыхал от меня: "я боюсь попасть в сумасшедший дом, не мог бы перенести вид крови" и т. д. Сегодня "вид крови" не произвел на меня никакого впечатления, дав лишь окончательное убеждение не столько в разумном, гениальном, мог бы сказать, — лечении душевнобольных (ибо в этом я был убежден ранее, давно), — сколько в том, что вид крови — есть последний страх в одном прекрасном целом, прошедшем перед моим умственным взором.

Хронологически перечислить все моменты испытаний, т.е. дней — картин лечения я, конечно, не могу; может быть на свободе я сумею и очень многое вспомнить. С другой стороны, я сожалею и очень отчасти, что не имея возможности переложить на бумагу те представления, какие рисовались мне при втором переводе во второй палате; об этом я во время переживаний тогда думал и жалел, что находился тогда не в третьей. Я не могу выразить свою благодарность врачам и радость испытанную и испытываемую за то, что не перевели меня в этот раз вновь в те палаты. Перемещения с места на место, когда это делалось из лучшей палаты в худшие, действовало на меня столь угнетающе, что три четверти своих переживаний я приписывал, почти, — именно факту перемещениям.

Кратко оканчивая свою мысль, я могу добавить, что выслушивая мои полусознательные, личные и письменные "исповеди" о характере моих представлений заболевания вы, врачи-психиатры, комбинировали соответственно этим безумным картинам разумно-организованные картины — противоядия (4 ч. 50 м. д. 19/II 1915 г.) ¹⁾.

II

Когда я думал о желании передать последовательно все свои "видения" во время болезни, то всегда предполагал, что для возможности исполнения этого необходимо, или иначе — достаточно, — узнать от врачей историю своей болезни. Так думаю и сейчас. Но в то же время я понимаю, что это не логично. Если интересно узнать от больного его воспоминания, то узнавать их после того, как ему их напомнят — вовсе не интересно. Другой вопрос, если он сам все или часть вспомнит без всякой осведомленности его со стороны врачей.

Кроме этого является соображение, вопрос, — кому и чем интересно изложение бреда больного здоровым, т.е. выздоровевшим. На это просто можно ответить: пожалуй это интересно для психиатров, если принять за факт, что обыкновенно душевнобольные ничего не помнят из того, что с ним происходит во время болезни, ибо мозг их бывает поражен в какой-либо части, что и лишает их возможности передать свои видения другим более-менее логично, так как эти видения обыкновенно бессвязны. И вот самое правдоподобное во мне будет то соображение — факт, что моя болезнь была точная картина всего того, что спало и томилось в моей душе: все мои мечты, желания, стремления, будучи задавлены жизненной беспросветностью моего существования, нашли себе выражение в моем безумии. Поэтому я так сильно страдал и бился, будучи не в силах понять, что со мной происходит и поэтому так трудно мне верилось в то, что я психически заболел, как болеет всякий сумасшедший.

III

Получилось вместо "свода мыслей", лишь лепет ребенка. Но... и то хорошо. "Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало", может быть это самое ближайшее к истине объяснение всего того, что я вижу и испытываю со стороны моих сожителей.

Так или иначе вокруг меня радость. Радость жизни, радость солнца и все это сейчас-же по заявлении мною, что я здоров. Радость эта меня не смущает, но и не опьяняет. Поддаваться радости как и грусти — разумно, — удел разумного: в этом торжество настоящей жизни.

IV

Вопросы, смущавшие меня раньше, — все разрешены. Прийдет ли "Лизочка" или нет это мне теперь не важно: важно было написать такое письмо и именно получение ею его. Но, если бы врачи и не отослали это письмо, беды в этом никакой не вижу: выйду на волю — нужно будет найду возможность сказать тоже еще лучше.

О себе беспокоиться то же нечего. Захочу поеду на родину — там ничего страшного то же не будет, ибо я теперь новый и безумством заниматься при всем даже желании не сумею, так же, как не мог раньше не заниматься "психопатством". Нежин, Москва, Поневеж — абсолютно везде хорошо. Кроме этого я убежден, что работу, дающую пропитание такому взыскательному, как я, зверю, найду теперь очень быстро. Слово "теперь" имеет значение следующее: после 4-летней жизни в Москве и такой школы, которую прошел здесь за время лечения. Пока достаточно.

Больной сам замечает, что никакого свода мыслей у него не получилось, он не может удержаться в пределах темы или поставленной задачи вследствие отвлекаемости. Он это чувствует, но сейчас же подыскивает оправдание, говоря: "чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало".

Мысль, требующая осуществления

Я прошу доктора прислать мне все записки, переданные за время болезни. А когда я их разберу и пришлю обратно вместе с изложением: "свода мыслей" на основании тех записок и воспоминаний теперешних, тогда прошу прислать все то, что принес N из моих писем и все письма, полученные на мое имя, если таковые есть.

А. П.

Этот лист тоже, вместе с записками.

19/III 1915 г. веч.

Поведение N 19 дек. и накануне, в связи с картиной, "панорамой жизни", согласно моему мировоззрению в Петр, парке — и приемом меня того же 19 дек. NN доказали мне верность безумного воображения в руководстве моими действиями — "коллективным разумом". Отношение ко мне в Сыскном отделении, в участке (Тверской части вероятно) встреча на Красной площади с воображаемым Государем Императором и терпимость городовых и дворцовой стражи во время моего дебоширования, вместе с инцидентом с остановкой трамвая п пр. говорило моему воображению о том, что: "не готовят ли они меня в живого святого вместо "мощей", для чего повезут на театр военных действий в виде вдохновляющего воинство субъекта, или — поднимают дух народа, общества, пустив такое "чудо" проповедывать по вдохновению... Очутившись в больнице я понял, что это научная лечебница и окружающих меня больных вовсе не принимал за тех, как величал и относился к ним по временам; предполагая, гадая не изображают ли они собой тех или иных символов происходящего, т.е. не играют ли они роль: один германского императора, другой представителя революции и т. д. я, реагируя на их крики и жесты, на мгновение убеждался в правдоподобности этих воображений больного.

Но только что я убедился в силе своего "всеобъемлющего мозга" в коридоре, как перевели во вторую палату. Тут я должен признаться происшедшее не помню сейчас, ибо все пережитое потом, а главное повторение в более сознательном и спокойном виде во второй же палате во время второго перевода, — смело из памяти те картины полоумного, в горячке безумия мечущегося от одной догадки к другой — т.е. не хотят ли они из меня сделать Христа, ибо такового вовсе не существовало; не делают ли объект всемирного примирения посредством чего наука достигает равенства, братства и любви всего мира. При этом должен добавить, что это как и прочие предположения были лишь мгновенные ведения, меняющиеся соответственно с отношением ко мне служащих, врачей, больных и т. д.

II

Настроение превосходное. Допустим доктор скажет: надолго ли, — а мне важно не это. Важно то, что это настроение ни на мгновение не омрачается сомнением, опасением, что оно вытекает из всего прошлого, как из здоровых легких воздух; — дышется легко, свободно. Нет того почти беспрерывного опасения быть не понятым врачем. Доктор — стал другом, товарищем не на словах, не на миг. Это просто, естественно как свет солнца, о чем не приходится ни заботиться, ни задумываться. И вот в этих признаках и есть главная основа здоровья бессомненного, полной гармонии духа и тела, полного, ясного примирения со всем человечеством каждым "малым" и "большим", — обидевшим и обиженным.

А. П.

Мы дали записки больного в том виде, как он их написал, с целью показать: как мыслит обычный, не мудрящий в жизни человек в период заболевания, как в его мыслительном аппарате преломляются действительные факты, и в какую форму облекает их больной при воспоминаниях.

---

1) Пауза - игра в карты - "козлы"; партнеры начали волноваться, что неправильно играю и - я по обычному своему методу сказал: "волнуетесь, играть не буду", сказал спокойно и прекратил игру.